(ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ) - Игорь Афанасьев

— Перестань, — тихо отвечал отец.

— Кто вы? — Филипп вскочил на ноги и крепко сжал руку женщины, но она легко освободилась от его железной хватки и поправила платок на плечах.

— Это не важно — кто я. Важно — кто ты. И я тебя ей не отдам. До встречи в Москве!

Она исчезла в складках покрова глубокой ночи, и только тут Фил увидел, что у костра кроме него и Ларисы уже никого нет, да и сам костер уже превратился в кучу тлеющих углей.

— Слушай, — обнял он Ларису, — какая странная баба подошла!

— Я видела, — сухо отреагировала она на жест Филиппа, — ты словно оглох, такое впечатление, что улетел на Марс.

— Нет, это не на Марсе, это в другой точке пространства, — попытался поцеловать ее Филипп, но Лариса оттолкнула его:

— В следующий раз, любимый, я вырву волосы любой суке, с которой ты соберешься в космос!

Ее просто колотило от ревности, казалось, что сейчас достанется и Филиппу, и любому, кто попадется под руку горячей аварской княжне. Было только одно средство от ревности, и Филипп потащил упирающуюся Ларису к палатке.

Ужасно было то, что они устроились по соседству с палаткой Натали и Александра. До самого утра оттуда раздавались звуки ссоры, плача и диких оскорблений в адрес Натали. Филипп никак не мог увязать услышанное с образом раскованного и демократичного гуру, и он только пожимал плечами на молчаливые вопрошающие взгляды Ларисы. Когда же она умудрилась задремать, Фил встал и вышел поздороваться с первыми лучами солнца.

У все еще слегка дымящегося костра сидел музыкант и тихо перебирал пальцами клавиши валторны. Он не издавал ни единого звука, но Филипп отчетливо слышал мелодию и видел, что музыкант слышит ее тоже.

— Как тебе это нравится? — спросил музыкант, но Филипп не успел ответить, как спросивший сам же и продолжил: — Всю ночь он вправлял своей чувихе мозги!

В этот момент перед ними возник Александр. Он, как ни в чем не бывало, продекламировал что-то из Хармса и предложил отправиться к реке на утренний заплыв. Филипп и музыкант двинулись за гуру в сторону реки по колючим устюкам скошенного камыша, но через несколько шагов Александр остановился и указал пальцем на стог сена на краю луга, в утренней дымке казавшийся высокой горой. — В три шага! — крикнул странную фразу Александр и помчался в сторону стога.

Не сговариваясь, Фил и музыкант рванули за ним, и Филу показалось, что он сделал, действительно, всего лишь несколько гигантских шагов и оказался у подножия высоченного травяного холма. Более того, он увидел, что Александр, не останавливаясь, взбежал на самую верхушку стога, и самое удивительное, Фил и музыкант проделали то же самое, словно и не было перед ними пусть и пологой, но трехметровой стены.

Они стояли на вершине.

Туман закрывал землю, и от этого терялась перспектива реальной высоты холма. Казалось, что под ними гигантская пропасть.

Над рекой поднимался плавно раскаляющийся блин солнца, и волны света растекались по ослепительно желтому песку берега, по густой зелени камышей и по нежно-голубому поднебесью.

Гуру раскинул руки, и Филипп понял, что сейчас услышит некое откровение, которое многое прояснит ему самому.

— Никогда не женитесь на артистках, — произнес Александр торжественным голосом, — они все бляди и предательницы!

Он соскочил со стога и помчался дальше, к реке. Музыкант странно хмыкнул и помчался за ним, напевая дурным голосом: «Не женитесь на курсистках, они толсты, как сосиски.»

Филипп слез со стога и заковылял назад, к лагерю, проклиная торчащие устюки осоки и не понимая, как он мог минутой раньше бежать по этому полю.

Рок-оперу они не дописали.

Натали разошлась с Александром, и след гуру затерялся в каких-то странных житейских переплетениях, в которых он оказывался, вдруг, мужем дочери начальника КГБ, затем заключенным, под порядковым номером, музыкантом приморского ресторанчика и вновь преподавателем музыкального училища в Киеве. Физически он где-то существовал, но его духовное присутствие не ощущал никто, словно в тот памятный утренний час его существо раздвоилось, и тело выплыло из холодных днепровских волн, а дух отца-настоятеля свободных и раскованных хиппи пошел на дно, вместе с пошлым утверждением — «Все они — бляди...».

О женщине в белом Филипп не вспоминал до самого конца экзаменов, но тут случилось побывать в Киеве одному из Московских театральных мэтров, и энергичная дочка одного из великих украинских актеров организовала для него на дому показ лучших работ студентов института.

Мэтр был известным балетоманом, режиссером, критиком и педерастом одновременно. В Москве это не вызывало такого раздражения, как в Киеве, где гомиков беспощадно сажали в тюрьму, невзирая на их творческие достижения. Борис Александрович манерно откидывал тонкие пальцы, унизанные крупными дорогими перстнями, но курил, почему-то, дешевые папироски. Филипп показал веселую сказку, которую разыгрывал вместе с сокурсниками в лубочном скоморошьем стиле. Мэтр благосклонно просмотрел часовую программу показа и отправился в соседний зал на званый обед, но вскоре оттуда выбежала с радостным известием взволнованная дочка украинского классика:

— Филипп! Тебя приглашают в Москву! Твоя работа очень понравилась, и ты сможешь учиться у Бориса Александровича на курсе. Завтра он ждет тебя для беседы к десяти утра в гостинице Октябрьская!

Взволнованная хозяйка убежала обратно к высокому гостю, а Филипп и его артисты многозначительно переглянулись между собой.

— Это шанс, старый! — восторженно хлопнул Фила по плечу сокурсник. — Станешь столичной штучкой!

— Только попку приготовь, — ехидно заметил другой.

Все дружно засмеялись и стали развивать пикантную тему.

Филипп весело отшучивался, а из головы не выходили слова незнакомки у ночного костра: «До встречи в Москве».

— Не слушай их, Фил! — Лариса обняла его за плечи. — Они просто завидуют! Помнишь эту бабу в белом платке, в Конче-Заспе? Она тоже тебя в Москву звала.

— Да что у них там, в Москве, сплошной бардак, что ли? — развел руками Филипп, и они дружной компанией отправились пить крепкий студенческий кофе.

Балетоман, режиссер и театровед уехал в далекую столицу в одиночестве, а Филипп с оравой таких же как он нищих студентов навострил лыжи на летние заработки.

В стройотряд.

В Тюмень.

Лариса подрядилась на работу санитаром в бригаду «Скорой помощи». Это был один из способов Ник Ника окунать студентов в реальность жизни — он помогал своим ученикам устроиться либо в «скорую», либо в психиатрическую лечебницу. Грань жизни и смерти, грань сознания и безумия проступала в этих точках жизни с особой четкостью и откладывала в эмоциональную память молодых артистов неоценимый запас информации. Кроме того, для многих это были вполне ощутимые подработки к нищенской стипендии.

В день отъезда Фила Лариса отпросилась с дежурства и устроила прощальный ужин при свечах. Она вообще обожала зажигать свечи, а в этот день устроила просто «свечепредставление». Подсвечники, канделябры и просто баночки были расставлены прямо по полу в каком-то только ей ведомом порядке, и Филипп не сразу догадался, в каком именно.

— Ну, думай Петька, думай, — подзадоривала его Лариса не давая распечатать бутылку любимого «Токайского».

— Некогда думать, паровоз уходит через два часа! — приставал к ней с поцелуями Фил.

— Догонишь самолетом, — упорствовала Лариса.

— Хорошо, — сдался Фил, — думаю, — и внимательно уставился на горящие огоньки. Краем глаза он заприметил краешек старой карты, и догадка осенила его: — Это наши созвездия! Вот мой Скорпиончик, а это твой Рачок его клешней за хвост ловит!

— Умница, — поцеловала его в лоб Лариса каким-то особым образом. Иногда в ее поцелуях проскакивала совсем не любовь, не страсть, а какая-то материнская нежность, и это всегда приводило Фила в чувство растерянности.

— Давай выпьем за нас, — она поставила на стол бокалы, и Филипп наполнил их золотистым вином.

— За нас! — поднял он бокал над столом и протянул навстречу Ларисе.

Она не стала торопиться с ответным движением и заговорила после долгой паузы:

— Филипп, — очень серьезным тоном произнесла она его имя полностью, что делала крайне редко. — Я все чаще думаю о нашем будущем, — он сделал протестующий жест, но Лариса остановила его встречным жестом, — я очень прошу дослушать меня до конца! Ты не знаешь, на что ты идешь. Ко мне цепляются всякие болячки, я не слезаю с инсулина, и дальше будет только хуже. Ты талантливый человек, и тебе нужно потратить свою жизнь не на то, чтобы выхаживать меня по больницам. У нас есть еще шанс остановиться. Ты уезжаешь на два месяца, я тоже буду одна. Мы должны понять — если мы можем прожить друг без друга, значит нужно сказать об этом глядя друг другу в глаза.